Книга Аляска – Крым: сделка века  - Сергей Богачев

Горчаков немного улыбнулся, отпив таки чай, который еще не успел остыть. Государь проявил почтение к его возрасту и состоянию здоровья, что было не только лестно, но и свидетельствовало о предрасположенности Его Императорского Величества к позиции Министерства иностранных дел в предстоящей дискуссии. Александр II в приближенном кругу не утруждал себя условностями и требовал от своих чиновников и единомышленников того же – искренности и честности, потому этот его выбор места для совещания говорил о многом.

Неспешно подойдя к столу, министр иностранных дел снял очки и принялся протирать линзы бархаткой, глядя в окно. Он так делал часто, когда задумывался, будто чистота стёкол непосредственно влияла на чистоту мысли.

Перед решающим раундом ум седого дипломата, словно в поисках подтверждения справедливости и взвешенности всех сделанных ранее шагов, возвращался к истории вопроса. Наконец Горчаков присел к полированному столику, на котором по-прежнему лежало его письмо государю с собственноручно наложенной высочайшей резолюцией. В подтверждение правильности своего хода мысли министр вернулся к его прочтению:

«… однако, взять на себя ответственность за «une conclusion isolée»[12], не рискну…»

Да, это был правильный ход. Нельзя забирать инициативу у Великого князя Константина Николаевича. Его позиция последовательна, известна, но излишним рвением можно было бы поставить его в арьергард. А это как минимум – не вежливо.

«Я хотел бы иметь возможность обсудить его в присутствии в. в-ва. Быть может, Вы соблаговолите разрешить, чтобы вопрос был обсужден под Вашим высоким председательством в узком комитете ввиду необходимости соблюдения непременной секретности, который будет состоять только из вел. кн. Константина, г-на Рейтерна и меня. Г-н Стекль мог бы быть приглашен ввиду своего знания местных условий».

– Александр Карлович! – Горчаков позвонил в маленький колокольчик, и практически сиюминутно грузная фигура секретаря появилась в проеме двери. – Александр Карлович, позаботьтесь, чтобы министр финансов, и наш посланник в Вашингтоне были оповещены о том, что Его Императорское Величество назначил коллегию на завтра пополудни. В нашем зале. Великому князю Константину Николаевичу пошлите эту мою записку, – Горчаков сложил вдвое лист с только что написанным текстом приглашения к собранию.

– Будет исполнено, Ваша светлость… – секретарь медленно удалился восвояси, даже не воспользовавшись листом для записей.

Следующим днём, когда пурга накрыла Санкт-Петербург, Горчаков еще не раз вспомнил о великодушии Государя, проникшегося его состоянием здоровья. Проклятое горло болело настолько, что он практически не мог высказать вслух ни одной мысли. Александр Карлович, переложив на завтра некоторые из не слишком срочных дел министра, отменил и все аудиенции – главной его заботой стала простуда князя. Жара еще не было, но в таком почтенном возрасте любая болезнь может стать роковой.

– Чего там говорить – уж насколько император Николай I, покойный батюшка Его Величества, крепкого сложения был, а видите, как скоропостижно… И еще вот это полоскание, прошу, Александр Михайлович, что Вы, право, как ребенок… – секретарь всё никак не мог уговорить Горчакова к процедуре, прописанной лекарем Ленцем – тот всё никак не отрывался от бумаг – внимательно прочитывал отчёт о деятельности Русско-Американской кампании.

– Не к месту, Александр Карлович, не к месту… – не отрываясь от документа, сиплым голосом ответил секретарю Горчаков. – Всё после. Вот вернусь, и я в вашем распоряжении… Государь на совещание отвёл три четверти часа, не более. У него в два пополудни следующий приём… И неплохо было бы брусники с чаем, а, Александр Карлович?

– Сделаем в лучшем виде! – секретарь смягчился в своих требованиях, получив удовлетворительный ответ и, глянув на большие напольные часы, показывавшие без четверти час, проследовал за парадным мундиром министра.

За десять минут до назначенного времени возле парадного зала Министерства иностранных дел в ожидании Государя находились все приглашенные на «особое собрание».

Михаил Христофорович Рейтерн, министр финансов Российской империи, один из приближенных к Великому князю, еще со времен работы в морском ведомстве, негромко беседовал со своим давним покровителем, обсуждая перспективы сделки. О том же разговаривали Горчаков с адмиралом Краббе, тоже одним из близких к Константину Николаевичу людей, приглашенным в последний момент и посланник России в Вашингтоне Стекль, пребывавший в столице с осени прошлого года.

– Господа, рад видеть вас в добром здравии! – император быстрым шагом вошел в зал, где его ожидали в сопровождении двух адъютантов. – Как Ваше недомогание, Александр Михайлович?

– Спасибо, Ваше императорское величество, иду на поправку, – на правах хозяина министр иностранных дел сделал жест в сторону зала заседаний, готового к приёму высоких гостей.

Без лишних церемоний приглашенные проследовали на свои места вслед за царём. Александр II по привычке присаживаться не стал, а «с места в карьер» начал «особое совещание»:

– Итак, господа, Вы все приглашены на особо секретное собрание, целью которого является принятие решения о судьбе Русской Аляски. Еще мой батюшка был озабочен этими территориями, их судьбой и развитием. Каждый из вас имеет соображения по указанному вопросу. Каждый из вас их обозначил в переписке, с которой я ознакомлен.

Пока государь молвил слово, Великий князь Константин Николаевич, младший брат императора Александра II, внимательно по очереди окинул взглядом каждого из присутствующих, словно провёл рекогносцировку перед боем.

Министр иностранных дел Горчаков сидел на своем кресле ровно, держа возле лица платок на случай приступа кашля. Лицо его выражало исключительное внимание и сосредоточенность. На Горчакова можно было положиться, но он, как всегда, сначала выслушает остальных, чтобы триумфально возглавить большинство, если оно окажется с ним в одной лодке.

Министр финансов Рейтерн, как обычно – в бабочке и мундире с черным отворотом, просматривал какой-то конспект. Очевидно, это были тезисы к последующему монологу. Опустив голову, граф разглядывал свой мелкий почерк сквозь стекла очков, обнажив миру масштабы своих залысин, наличие которых он пытался компенсировать довольно жиденькой и какой-то пегой бородой. Злые языки поговаривали, что барышни Михаила Христофоровича смолоду не баловали вниманием, от того в работе его с цифрами и финансами никакого сбоя от душевного волнения никогда не наблюдалось, а других причин для провалов в карьере у блестяще образованного Рейтерна быть не могло. Вот и сейчас каменное лицо министра не отражало ни одной эмоции, прочесть на нем мысли министра невозможно было в принципе. Послужной список Михаила Христофоровича и мечты о графском титуле исключали всякие неожиданности с его стороны, да и объективные интересы его ведомства не противоречили его личной позиции в вопросе сделки с Северо-Американскими Штатами.

Посланник в Штатах, господин Стекль, расположившийся возле своего начальника Горчакова, излучал всем своим франтоватым видом уверенность и некую бесшабашность, хотя, его бакенбарды подчёркивали уже далеко не юношеский возраст. Именно его присутствие в столице стало катализатором темы сделки с американцами. Будучи вдалеке от родины (если так можно было бы сказать о сыне итальянки и австрийца, родившегося в Османской империи), Эдуард Андреевич уверенно двигался по карьерной лестнице в полном соответствии со своими способностями и талантами. Чрезвычайно общительный, воспитанный и образованный, русский посланник в Вашингтоне быстро вошёл в нужный круг элиты, где оставил о себе хорошее впечатление, но всю свою значимость ему было суждено постичь лишь после прибытия в Санкт-Петербург, где он докладывал о настроениях в американских высших кругах со свойственной ему обстоятельностью.